Связь между ощущением счастья и языком, на котором говорит человек
Зависит ли ощущение счастья от языка, на котором говорит человек? Если мнение, что да. Причем тут «розовые очки», какие языки «веселые», а какие «грустные» и почему именно в русском есть слово тоска?
Для непривычного уха повседневная немецкая речь будто бы целиком состоит из нецензурной ругани, в то время как в итальянском или испанском, кажется, вовсе невозможно произнести ни одного бранного слова. Карахо, порко дио, ваффанкуло* — это же музыка!
Но нет, все серьезно. Языки отличаются друг от друга не только по лингвистическим характеристикам, но и по степени счастья, которое способны получить люди, на них говорящие. Ученые из Вермонтского университета в США проследили, как часто носители того или иного языка употребляют в речи позитивную и негативную лексику.
Оказалось, что самыми «счастливыми» языками являются испанский, португальский и английский, в то время как русский, корейский и китайский были признаны наиболее «несчастными». Уточним: мы говорим о языках, а не об их носителях.
В основе исследования лежит принцип Поллианны — так в науке называется подсознательное стремление человека смотреть на мир сквозь розовые очки. Психологи описали этот феномен еще в 70-х и дали ему имя маленькой героини романа Элеонор Портер: девочка Поллианна научилась радоваться всему, что бы с ней ни происходило, и находила доводы, которые превращали любое негативное событие в позитивное.
Дальнейшие психологические исследования показали, что на бессознательном уровне ум человека ориентирован на восприятие исключительно положительных сообщений, которые касаются непосредственно его. В то же время во время деятельности сознания человеческий разум делает акцент на негативных аспектах. Такой вот парадокс.
Многие лингвисты уверены, что принцип Поллианны отражается и в языке — они утверждают, что мы не только чаще описываем события в позитивном ключе, но и имеем больше языковых средств для этого.
Искатели счастья из Вермонтского университета брали материал для своего исследования из базы Google Books на десяти самых распространенных языках мира, Twitter и субтитров для фильмов.
Однако невозможно достоверно судить о том, какой язык грустный, а какой — веселый, основываясь только на употреблении слов. Такой анализ говорит скорее о социокультурных факторах, чем о лингвистических: например, о том, какие темы в Twitter чаще затрагивают носители русского языка, а какие — испанского.
Одним из источников анализа были Google Books, а они в большинстве своем представлены научной литературой. В этой связи необходимо помнить о стилистических и этикетных тонкостях, принятых в разных культурах. Так, научный стиль русского языка стремится к объективности и обезличенности, поэтому наши научные книги не содержат оценочных слов. В то же время в англоязычной научной литературе запрета на экспрессивность нет.
С другой стороны, в англосаксонской культуре для выражения отрицательной оценки используются перифразы и смягчающие обороты — здесь не принято выражать негатив прямо, в лоб. Еще в большей степени это проявляется на Востоке: носители японского языка, например, избегают даже самого слова «нет» — оно звучит слишком резко и грубо.
В своем исследовании ученые анализировали речь — то есть употребление слов, а не словарь, который содержит общее количество положительно или отрицательно окрашенных словарных единиц. Поэтому работа рассказывает скорее о том, носители какого языка чаще говорят о положительных или отрицательных эмоциях в своих текстах.
Для того чтобы с большей степенью достоверности рассуждать о «счастливых» и «несчастных» языках, стоит посмотреть на их словарный состав. Так, если в языке много слов, обозначающих разные виды удивления, то, скорее всего, эта эмоция важна для менталитета его носителей.
Русский язык дает хороший пример: помимо слов «грусть» и «печаль», а также менее употребительных «хандра» и «меланхолия» у нас есть еще и «тоска». Райнер Рильке писал о том, что это слово невозможно перевести на немецкий. А в русском есть и гоголевская «тоскливая песня», и есенинская «тоска бесконечных равнин».
О веселом: в нашем языке существует прекрасное слово «хохот», которое обозначает особый, открытый и здоровый смех. Но при переводе на английский глагол «хохотать» теряет свою одобрительную оценку: специальные слова guffa и roar эквивалентны скорее нашим «гоготать» и «ржать».
У кого что болит, тот о том и говорит. Так, в языках северных народов есть длинный ряд слов для обозначения разных оттенков белого или видов снега. А австралийские аборигены используют специальные слова, чтобы обозначать типы шума — например, у них есть слово для шороха змеи в кустах.
Национальная специфика отражается не только в лексике — грамматика, наименее подвижный уровень языка, также может рассказать многое о характере и способе мышления носителей. На русском мы говорим: «Я не сплю» и «Мне не спится». Перевод на большинство языков по конструкции будет похож на английский: I can’t sleep. Но в этом случае теряется очевидный нюанс русского безличного предложения: мне не спится, но я не виноват в этом, это не зависит от меня.
Лингвисты различают языки по способу выражения идеи обладания, выделяя тип «иметь» и тип «быть»: «Я имею собаку» или «У меня есть собака». Есть гипотеза, что за языками типа «иметь» стоит идея активного обладания, приобретения, присвоения. Эрих Фромм даже заявлял, что капитализм и частная собственность наиболее развиты в тех странах, где говорят на языках типа «иметь» (романо-германские языки).
С выражением эмоций в языке связана и категория экспрессивности. С точки зрения русского человека наш язык выглядит менее эмоциональным, чем, например, испанский или итальянский. Очевидно, это связано с субъективной оценкой, на которую влияет фонетическая сторона, воспринимаемая русским ухом (громкость, скорость речи, интонационные контуры), и невербальная коммуникация (жесты, мимика и даже положение собеседника в пространстве).
Существует тенденция: жители южных стран склонны при общении активно жестикулировать, стоять к собеседнику ближе, чаще и активнее его касаться, что для менее тактильных культур кажется нехарактерным — и потому экспрессивным.
Фонетика же немецкого языка для русского уха звучит непривлекательно — но совсем не обязательно, что носители других языков будут воспринимать его так же. Немаловажную роль тут сыграли и исторические стереотипы: немецкий в устах солдат из фильмов о войне звучит для нас грубо и агрессивно.
Есть точка зрения, которая связывает национальный менталитет носителей и падежную систему языка. По сути, падежи есть способ описания отношений между разными участниками ситуации. Если в языке эти отношения объединены в какой-то падеж, значит, для говорящих это является важным или удобным. Например, в английском есть субъект и все остальные участники ситуации — здесь принципиально важно выделить субъекта, поэтому другие падежи не нужны. А вот в русском обозначение субъекта действия именительным падежом совсем необязательно — мы говорим: «Я не люблю», и «Мне не нравится», — для нас эта категория не является центральной.
Существуют языки с экзотической падежной системой. Довольно известный пример приводил американский лингвист и этнолог Эдуард Сепир, живший на рубеже XIX–XX веков. Он отмечал, что в языках аборигенов Северной Америки существовали специальные показатели падежей, чтобы конкретизировать место действия: на берегу, в море или в скалах. Очевидно, для аборигенов было важно различать это на грамматическом уровне. А вот в русском языке для реального пространства и для пространства «ментального» существует один падеж — предложный: я мечтала о новом доме, и вот я живу в новом доме. Хотя на самом деле в одном предложном падеже скрываются два, но это можно заметить не всегда: я думаю о лесе (предложный объекта), а гуляю в лесу (предложный места).
Исследование о веселых и грустных языках выполнялось на большом объеме данных, что очень соответствует современной научной парадигме и производит впечатление на публику. Метод, при котором языковеды автоматически определяют настроение или оценочность в тексте, называется сентимент-анализ, или анализ тональности текста. Эти методы используются не только для научных исследований, а в реальной жизни — например, в маркетинге или в политике.
Так, чтобы узнать мнение потребителей о новом продукте или зрителей — о новом фильме, компьютерные лингвисты собирают по всему интернету отзывы и исследуют их тональность: говорят о продукте / фильме чаще положительно или отрицательно. Есть подход, при котором смотрят исключительно на слова: если в отзыве есть слова «хороший», «нравится», «восторг», то такой отзыв алгоритм считает положительным, а если слова «ужасный», «разочарование», «недоволен», то, соответственно, отрицательным.
Но специалисты считают такой сентимент-анализ неточным. Ведь в отзыве может быть «Я прекрасно поспал под этот фильм», и, несмотря на слово «прекрасно», отзыв вряд ли можно считать положительным. Поэтому есть более точные подходы, основанные на машинном обучении.
Для непривычного уха повседневная немецкая речь будто бы целиком состоит из нецензурной ругани, в то время как в итальянском или испанском, кажется, вовсе невозможно произнести ни одного бранного слова. Карахо, порко дио, ваффанкуло* — это же музыка!
Но нет, все серьезно. Языки отличаются друг от друга не только по лингвистическим характеристикам, но и по степени счастья, которое способны получить люди, на них говорящие. Ученые из Вермонтского университета в США проследили, как часто носители того или иного языка употребляют в речи позитивную и негативную лексику.
Оказалось, что самыми «счастливыми» языками являются испанский, португальский и английский, в то время как русский, корейский и китайский были признаны наиболее «несчастными». Уточним: мы говорим о языках, а не об их носителях.
Мир сквозь розовые очки
В основе исследования лежит принцип Поллианны — так в науке называется подсознательное стремление человека смотреть на мир сквозь розовые очки. Психологи описали этот феномен еще в 70-х и дали ему имя маленькой героини романа Элеонор Портер: девочка Поллианна научилась радоваться всему, что бы с ней ни происходило, и находила доводы, которые превращали любое негативное событие в позитивное.
Дальнейшие психологические исследования показали, что на бессознательном уровне ум человека ориентирован на восприятие исключительно положительных сообщений, которые касаются непосредственно его. В то же время во время деятельности сознания человеческий разум делает акцент на негативных аспектах. Такой вот парадокс.
Многие лингвисты уверены, что принцип Поллианны отражается и в языке — они утверждают, что мы не только чаще описываем события в позитивном ключе, но и имеем больше языковых средств для этого.
Искатели счастья из Вермонтского университета брали материал для своего исследования из базы Google Books на десяти самых распространенных языках мира, Twitter и субтитров для фильмов.
Однако невозможно достоверно судить о том, какой язык грустный, а какой — веселый, основываясь только на употреблении слов. Такой анализ говорит скорее о социокультурных факторах, чем о лингвистических: например, о том, какие темы в Twitter чаще затрагивают носители русского языка, а какие — испанского.
Может ли быть наука экспрессивной?
Одним из источников анализа были Google Books, а они в большинстве своем представлены научной литературой. В этой связи необходимо помнить о стилистических и этикетных тонкостях, принятых в разных культурах. Так, научный стиль русского языка стремится к объективности и обезличенности, поэтому наши научные книги не содержат оценочных слов. В то же время в англоязычной научной литературе запрета на экспрессивность нет.
Когда «нет» — это «я подумаю»
С другой стороны, в англосаксонской культуре для выражения отрицательной оценки используются перифразы и смягчающие обороты — здесь не принято выражать негатив прямо, в лоб. Еще в большей степени это проявляется на Востоке: носители японского языка, например, избегают даже самого слова «нет» — оно звучит слишком резко и грубо.
В своем исследовании ученые анализировали речь — то есть употребление слов, а не словарь, который содержит общее количество положительно или отрицательно окрашенных словарных единиц. Поэтому работа рассказывает скорее о том, носители какого языка чаще говорят о положительных или отрицательных эмоциях в своих текстах.
И хохот превращается в ржание
Для того чтобы с большей степенью достоверности рассуждать о «счастливых» и «несчастных» языках, стоит посмотреть на их словарный состав. Так, если в языке много слов, обозначающих разные виды удивления, то, скорее всего, эта эмоция важна для менталитета его носителей.
Русский язык дает хороший пример: помимо слов «грусть» и «печаль», а также менее употребительных «хандра» и «меланхолия» у нас есть еще и «тоска». Райнер Рильке писал о том, что это слово невозможно перевести на немецкий. А в русском есть и гоголевская «тоскливая песня», и есенинская «тоска бесконечных равнин».
О веселом: в нашем языке существует прекрасное слово «хохот», которое обозначает особый, открытый и здоровый смех. Но при переводе на английский глагол «хохотать» теряет свою одобрительную оценку: специальные слова guffa и roar эквивалентны скорее нашим «гоготать» и «ржать».
50 оттенков национального
У кого что болит, тот о том и говорит. Так, в языках северных народов есть длинный ряд слов для обозначения разных оттенков белого или видов снега. А австралийские аборигены используют специальные слова, чтобы обозначать типы шума — например, у них есть слово для шороха змеи в кустах.
Национальная специфика отражается не только в лексике — грамматика, наименее подвижный уровень языка, также может рассказать многое о характере и способе мышления носителей. На русском мы говорим: «Я не сплю» и «Мне не спится». Перевод на большинство языков по конструкции будет похож на английский: I can’t sleep. Но в этом случае теряется очевидный нюанс русского безличного предложения: мне не спится, но я не виноват в этом, это не зависит от меня.
При чем тут капитализм?
Лингвисты различают языки по способу выражения идеи обладания, выделяя тип «иметь» и тип «быть»: «Я имею собаку» или «У меня есть собака». Есть гипотеза, что за языками типа «иметь» стоит идея активного обладания, приобретения, присвоения. Эрих Фромм даже заявлял, что капитализм и частная собственность наиболее развиты в тех странах, где говорят на языках типа «иметь» (романо-германские языки).
Говорите громче, машите руками
С выражением эмоций в языке связана и категория экспрессивности. С точки зрения русского человека наш язык выглядит менее эмоциональным, чем, например, испанский или итальянский. Очевидно, это связано с субъективной оценкой, на которую влияет фонетическая сторона, воспринимаемая русским ухом (громкость, скорость речи, интонационные контуры), и невербальная коммуникация (жесты, мимика и даже положение собеседника в пространстве).
Существует тенденция: жители южных стран склонны при общении активно жестикулировать, стоять к собеседнику ближе, чаще и активнее его касаться, что для менее тактильных культур кажется нехарактерным — и потому экспрессивным.
Фонетика же немецкого языка для русского уха звучит непривлекательно — но совсем не обязательно, что носители других языков будут воспринимать его так же. Немаловажную роль тут сыграли и исторические стереотипы: немецкий в устах солдат из фильмов о войне звучит для нас грубо и агрессивно.
Немного об эгоизме
Есть точка зрения, которая связывает национальный менталитет носителей и падежную систему языка. По сути, падежи есть способ описания отношений между разными участниками ситуации. Если в языке эти отношения объединены в какой-то падеж, значит, для говорящих это является важным или удобным. Например, в английском есть субъект и все остальные участники ситуации — здесь принципиально важно выделить субъекта, поэтому другие падежи не нужны. А вот в русском обозначение субъекта действия именительным падежом совсем необязательно — мы говорим: «Я не люблю», и «Мне не нравится», — для нас эта категория не является центральной.
Существуют языки с экзотической падежной системой. Довольно известный пример приводил американский лингвист и этнолог Эдуард Сепир, живший на рубеже XIX–XX веков. Он отмечал, что в языках аборигенов Северной Америки существовали специальные показатели падежей, чтобы конкретизировать место действия: на берегу, в море или в скалах. Очевидно, для аборигенов было важно различать это на грамматическом уровне. А вот в русском языке для реального пространства и для пространства «ментального» существует один падеж — предложный: я мечтала о новом доме, и вот я живу в новом доме. Хотя на самом деле в одном предложном падеже скрываются два, но это можно заметить не всегда: я думаю о лесе (предложный объекта), а гуляю в лесу (предложный места).
Ошибки сентимент-анализа
Исследование о веселых и грустных языках выполнялось на большом объеме данных, что очень соответствует современной научной парадигме и производит впечатление на публику. Метод, при котором языковеды автоматически определяют настроение или оценочность в тексте, называется сентимент-анализ, или анализ тональности текста. Эти методы используются не только для научных исследований, а в реальной жизни — например, в маркетинге или в политике.
Так, чтобы узнать мнение потребителей о новом продукте или зрителей — о новом фильме, компьютерные лингвисты собирают по всему интернету отзывы и исследуют их тональность: говорят о продукте / фильме чаще положительно или отрицательно. Есть подход, при котором смотрят исключительно на слова: если в отзыве есть слова «хороший», «нравится», «восторг», то такой отзыв алгоритм считает положительным, а если слова «ужасный», «разочарование», «недоволен», то, соответственно, отрицательным.
Но специалисты считают такой сентимент-анализ неточным. Ведь в отзыве может быть «Я прекрасно поспал под этот фильм», и, несмотря на слово «прекрасно», отзыв вряд ли можно считать положительным. Поэтому есть более точные подходы, основанные на машинном обучении.
Комментариев 1
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.