Спасибо деду за Победу!

Дмитрий Корсак — журналист Onliner.by, ведущий рубрики «Мнения».

Вчера вечером зашел к своему деду, 92-летнему старику, которому через неделю исполнится 93. Дед никогда не звонит сам, не хочет навязываться. Никогда ни на что не жалуется — наверное, просто не умеет. Он живет один, бабушка уже давно умерла. И вот сели мы с дедом, налили по 50 грамм, и он вспомнил, что в живых не осталось ни одного его одноклассника. Потом оказалось, что и институтские товарищи, те, с которыми куролесил по молодости, все ушли. Ушли друзья, коллеги, армейские товарищи, все родственники-одногодки. Дед остался один со своей старостью.

Дед сидит у окна на кухне и смотрит на высоченные березы — некоторые давным-давно он посадил сам. Видит он уже плохо, но силуэты различить может. Бог подарил дедушке ясный ум, и сейчас это его достояние и проклятие одновременно. Достояние — потому что до сих пор он может удивляться чудесам, которые происходят вокруг. Я объясняю деду, что такое интернет, рассказываю про электромобили, демонстрирую, как с помощью Skype могу мгновенно связаться с любой точкой мира. Дед улыбается: «Вот чудеса!» — и грустнеет. Проклятие заключается в том, что он так же отчетливо понимает, что вся эта фантастика уже не для него. «Родиться бы лет на 30 позже, — говорит дед. — У меня сейчас был бы весь мир в кармане!».

Мы начинаем фантазировать на эту тему, но очень скоро приходим к выводу, что если бы и была такая возможность, то дед бы ей не воспользовался. Потому что тогда случилась бы катастрофа.

В 1941-м, 22 июня, 19-летний спортсмен Саша Корсак, случайно оказавшийся в пионерском лагере под Минском, вывез 300 детей в эвакуацию. Что с ними бы случилось, если бы не мой дед? Страшно представить. В 1942-м на передовой в Сталинграде настал момент, когда в роте моего деда не осталось ни одного санитара. Дед, знакомый с азами медицины, взял сумку санитара и ежедневно вытаскивал раненых однополчан, таких же 20-летних пацанов, как и он сам, с поля боя. «Куда же ты прешь под пули? Жизнь не дорога?» — спрашивали его. Дед признается мне: было очень страшно, но еще страшнее было слышать крики о помощи и ничего не делать. Скольких спас? Да кто ж там будет считать. Многих!

Родись дед на 30 лет позже, он не стал бы преподавателем и тренером целой плеяды белорусских пловцов. Вернувшись с войны на костылях, с 40 осколками в ногах, много раз побеждал в чемпионатах республики. После, спустя полвека, в чемпионате мира среди ветеранов в Мюнхене он на дистанции 5 км завоевал «бронзу».

Вот цена тридцатилетней молодости моего деда — сотни жизней, в том числе и моя, и огромная, титаническая работа, увенчавшаяся многими яркими достижениями. Посовещавшись, я и дед пришли к выводу, что платить такую цену нельзя.

Деду грустно, что нет уже товарищей, с которыми он мог бы поболтать о событиях, ставших для нас не более чем страшной историей. Его лучший друг по школе погиб в 1942-м, когда партизанил где-то в белорусских лесах. Армейского товарища перерезало пополам пулеметной очередью на передовой в Сталинграде. А он все живет и живет.

Дед плохо видит, и я читаю ему статью, которую год назад мы опубликовали на сайте. Кивает головой, мол, все правильно, так я и говорил. Когда узнает, что статью прокомментировало более 600 человек, просит меня озвучить, что же думают люди о его словах. Поначалу читать комментарии легко: «Очень позитивный дедушка!», «Низкий поклон вам!» и неизменное к статьям 9 мая «Спасибо деду за победу». Мне лично этот агитационный штамп кажется отвратительным, но деду он ухо не режет — и ладно. А потом взгляд спотыкается о «Если бы не ветераны — мы бы сейчас пиво баварское пили…». Я молчу. Дед ждет. Тут я, смалодушничав, выдаю: «Тут опять написано: „Спасибо деду за победу“». И чем дальше мы погружаемся в комментарии, тем больше одной и той же фразы, потому что слышать мерзость или глупость, которую позволяют себе высказывать некоторые, мой дед, даже гипотетически не готовый снять с себя ответственность за жизни людей, не должен.

Пять лет назад, когда я спрашивал, как дела, мой старик перечислял целый ряд событий, которые произошли с ним за неделю. Заходили пионеры, звонили из Института физкультуры, где он преподавал более 20 лет. Регулярное посещение бассейна (еще до недавнего времени дед проплывал по 2 километра ежедневно) тоже никто не отменял. Сейчас телефон молчит. Дедушка не обижается, он понимает, что все, кто помнил его, или умерли, или ушли на пенсию. Ученики учеников Александра Корсака вряд ли даже догадываются о его существовании. Пионеров, которые все-таки появляются к 9 мая, дед искренне жалеет: кому охота таскаться к старику не по своей воле? В бассейн он ходит все реже.

— Все мы рождаемся одинокими, — говорит дед. — Только к старости, когда ты постепенно теряешь ниточки, которые тебя связывали с миром, это одиночество становится все отчетливее. Может, поэтому у нас, стариков, главная радость в жизни — с кем-то поговорить?

И мы говорим, сидим до 11 вечера, дед устал, я собираюсь домой. «Я и не знал, что вас такие отличные ребята читают, — говорит дед. — Передавай им привет!». Конечно, передам, дедушка, им будет приятно.

Источник