Рассказ психиатра про свою работу

Я работала в «остром» женском отделении около года. В психиатрической больнице мужские и женские отделения расположены отдельно. Пациенты живут здесь подолгу, полгода — вполне типичный срок, и смешивать пациентов разных полов было бы неправильно.

Врачи и санитарки в женском отделении тоже обычно женщины, хотя какого-то правила, которое этого требует, нет. Мужчины тоже работают, но редко. Потому что будет трудно и неудобно им самим: пациентки часто расторможены, в том числе сексуально — они могут быть навязчивыми, приставать, это мешает работать.



Есть такой стереотип, что психиатрическая больница как тюрьма — это неправда. Никакой особенной охраны нет. Меры безопасности очень условные. Даже в надзорной палате.

По идее, это место, где пациенты в состоянии обострения, с галлюцинациями и так далее находятся под круглосуточным надзором. Ну вот и сидит там медсестричка на входе — ногой в косяк упрётся, чтобы никто не выходил, это и есть надзор.

С буйными пациентами справляемся сообща — и врачи, и санитарки, в общем, персонал, который находился рядом — вместе держим, кто-то ставит укол феназепама или аминазина. Это транквилизатор и нейролептик. После укола пациент сразу успокаивается, впадает в такое полузабытьё. Пробуждение очень неприятное, они долго отходят и потом стараются больше не буйствовать.

Кроме общепсихиатрических отделений есть ещё приёмное, детское, диспансерное и отделение неотложных состояний. И отдельный корпус с решётками и охраной. Это преступники, которые не сидят в обычной тюрьме, потому что суд признал их невменяемыми. Они не лечатся за решёткой весь срок — спустя какое-то время переходят в общее отделение, но по-прежнему находятся на принудительном лечении. Раз в полгода их состояние оценивает комиссия, а суд решает, нужно продлевать лечение или нет.

В плане безопасности есть ещё одно отличие от обычных больниц: все кабинеты закрыты на замок, даже когда врач внутри. Зайти снаружи можно только постучав. Когда я пришла работать в больницу, то почти сразу узнала, почему.

Я работала с врачом в мужском отделении, он что-то писал, я печатала документ за компьютером — и краем глаза увидела, что дверь открывается. Повернулась — а там пациент уже летит и бьёт врача кулаком по лицу. Врач смог скрутить его и прижать. Оказалось, забыл закрыть двери, а пациенту голос в голове приказал напасть.
Конечно, пациенты не бросаются на врачей каждый день, это редкий случай. Большинство из них вполне доброжелательны и даже любят своих врачей.

Если врач получит травму, её признают производственной, но за несколько лет такого ни разу не случалось — обычно сами врачи к ушибам относятся легко, спускают на тормозах. Типа, просто издержки профессии.

Пациенты могут причинять вред себе.

Одна пациентка воткнула нож в свою шею, другая проглотила железные колечки от кроватной сетки.

Конечно, мы стараемся такого не допускать — отслеживаем их состояние во время лечения, меняем медикаментозные схемы в зависимости от поведения и так далее. Сознательные больные сами рассказывают: «Ой, что-то мне плохо, тоскливо, как бы я чего не натворил, сделайте что-нибудь». Но таких меньшинство. В основном, пациенты скрытные.

Как-то раз я случайно нашла под подоконником целый тайник — там непроглоченные таблетки, зажигалка, гвозди, проволока.
«Открыла глаза — а дочь заносит над горлом кухонный нож»
В детском отделении я чаще всего встречаюсь с задержками умственного развития, расстройствами аутистического спектра и шизофренией. Я считаю, что здесь моя работа более интересна и более важна, потому что детям больше шансов помочь, больше вариантов повлиять на их развитие.

Именно шизофрения — самые интересные случаи. Например, из последнего.

Я сижу в приёмном отделении, вечер. Заходит, прихрамывая, молодая женщина с перебинтованной ладонью и дочь-подросток. Мама с трудом заполняет согласие на осмотр и рассказывает, что случилось. Она живёт одна с дочерью, у девочки почти полная глухота. Мама спала в своей комнате, дочка — в детской. Ночью сквозь сон почувствовала, что рядом кто-то дышит. Открыла глаза — а над её горлом дочь заносит кухонный нож. Она успела подставить руку, нож соскользнул, попал по кровати, потом — по ноге. Женщина ещё припомнила, что, когда уже засыпала, дочь несколько раз заходила в её комнату, молча внимательно смотрела. И мама спрашивала, мол, что такое, доченька, почему не спишь? И тогда дочь уходила. Как она потом поняла — девочка проверяла, уснула мама или нет. Я стала расспрашивать девочку, и это было сложно — из-за нарушений слуха она очень невнятно говорит, почти ничего не понять. Тогда она попросила листок и карандаш и стала быстро и очень красиво на нём рисовать. Так и общались — мама «переводила» ей вопросы и отчасти её ответы, а остальное девочка передавала рисунками. Вот она нарисовала демона с крылышками, написала его имя. Вот — ангела. Это, кстати, типичная фабула шизофренического бреда — борьба в человеке добра и зла. Нарисовала сердце, какие-то действия, образ себя, мамы и так далее. Я поняла, что демон приказывал ей убить маму, а ангел ему мешал. В какой-то момент девочка встревожилась, начала оглядываться, а потом стала быстро-быстро писать на листке: «Уходи, они знают, они услышали, уходи, уходи, уходи». В целом я привыкла к историям с голосами в голове, но тут мурашки побежали даже у меня.

Конечно, мы сразу госпитализировали девочку. Это уникальная история в том смысле, что подростки с шизофренией к такому моменту, как правило, уже давно в поле зрения врачей.

Большую часть диагнозов обыватели никогда не слышали, но есть «модные» — например, депрессия или биполярное расстройство. Меня, как медика, посты в Instagram типа «ах, сегодня я в депрессии!» должны раздражать: если у тебя плохое настроение — это не депрессия. Но не раздражают.

Я думаю, что «мода» на депрессию, БАР и другие ментальные расстройства подтолкнула множество людей больше узнать о них, разобраться, как их лечат, как с ними жить. Ментальные расстройства обсуждают, снимают фильмы, пишут о них в соцсетях — и это хорошо. Люди узнают, что самостоятельно, без помощи психотерапевта и медикаментов, справиться с депрессией практически невозможно. Что в обращении за профессиональной помощью нет ничего зазорного. Хотя инерция мышления, конечно, по-прежнему очень велика. «Зачем я пойду к психотерапевту, я что, псих, что ли», — этого ещё очень много.

Очень мешает миф о том, что стоит тебе обратиться в психиатрическую больницу — и ты тут же окажешься на учёте. И всё — права не дадут, на работу не возьмут и так далее. На самом деле это полная ерунда, просто чушь. Все личные данные при обращении в больницу — врачебная тайна. Принудительная постановка на учёт возможна исключительно по решению суда, для которого нужны веские основания, диагнозы вроде той же шизофрении. Никто не поставит на учёт человека с депрессией.

Детей с расстройствами часто травят одноклассники, родители советуют их опасаться, не общаться с ними и так далее. Как следствие — перевод на домашнее обучение, потеря социальных навыков, ухудшение состояния. Я считаю, что это неправильно. Если ребёнок с сохранным интеллектом, родителям стоит приложить максимум усилий, чтобы он ходил в школу. Это позволит ему лучше социализироваться.

На самом деле абсолютное большинство детей с расстройствами не опаснее сверстников. Единичные случаи, когда это не так — как та девочка с шизофренией — к моменту обострения, как правило, давно под наблюдением.

Это, конечно, вопиющий пример родительской невнимательности. Вернее, я не верю, что мама не замечала необычного поведения. Скорее всего, просто предпочла не замечать сознательно. Тревожные признаки у детей проявляются довольно рано. Это не обязательно разговоры с самим собой, они могут быть очень разнообразными.

Я работала с шестилетним мальчиком, который говорил как взрослый мужчина — рассказывал не о том, условно, как он Ваню в песочнице в машинки обыграл, а об объективации в культуре Ренессанса. Да, он гений, но гениальность такого рода часто идёт об руку с тяжёлыми расстройствами.