Против нас – власовцы

Родился 6 июня 1925 года в Дагестане. В июне 1942 года пошел добровольцем на фронт. Окончил снайперскую школу. Участвовал в Сталинградской битве, в сражении на Курской дуге. Получил тяжелое ранение. После госпиталя служил в конвойных войсках НКВД. В 1946 году направлен в Вильнюс в войсковую часть, где прослужил до марта 1950 года. После демобилизации приехал в Махачкалу, где продолжил службу в войсковой части НКВД СССР.

осле окончания трехмесячных курсов подготовки для несения дальнейшей службы нас, семерых солдат, передали прибывшему мичману. Он повел нас в речной порт, посадил на баржу, груженную боеприпасами. Каждому выдал винтовку и по 30 патронов.

– Идем на Сталинград, – сказал он, – надо доставить снаряды. Там сейчас очень жарко.

Баржа двигалась вдоль левого берега Волги. Начался обстрел. Снаряды рвались вокруг, поднимая огромные столбы воды. Один снаряд взорвался совсем рядом, и баржа села на мель. По пояс в воде мы до самого утра разгружали баржу. Вынесли на берег все ящики со снарядами. Вечером отправились назад. На обратном пути, метрах в двадцати от берега, в баржу попал фашистский снаряд. Уцелели мы чудом. Спрыгнули в воду и выбрались на берег. Таким было мое боевое крещение.

Вскоре меня назначили в расчет 120-мм минометной батареи, в составе которой я принял участие в Сталинградской битве. Это самые тяжелые воспоминания военных лет. Все происходящее воспринималось как страшный сон. Скольких товарищей по оружию я тогда потерял! Вечная им память.

Сталинградская битва была началом тяжелой дороги к Великой Победе. После разгрома фашистов на Волге нас откомандировали в 14-ю учебную бригаду под Сызранью, в снайперскую школу. После окончания школы, в июне 1943 года, направили под Ржев, в район Курской дуги, где готовилось грандиозное сражение. В составе 977-го стрелкового полка, 270-й стрелковой дивизии, входившей в армию под командованием маршала Баграмяна, принимал участие в битве на Огненной дуге. Когда прибыли на передовую, услышал разговор генералов. Один из них сказал:

– Вон высота. Слева и справа непроходимые болота. Это единственная дорога, по которой можно пройти и прорвать оборону. Мы много солдат там положили, но взять ее не смогли.

– Мы по-другому сделаем, – ответил второй, – без потерь возьмем высотку.

К подножию высотки 37,5 мы подобрались ночью. Картина, увиденная нами, была ужасной. Горы тел советских солдат, оторванные руки, ноги. Все представляло собой месиво из земли, крови и человеческой плоти. Фашисты, расположившиеся на вершине высоты, сразу нас заметили. Находясь в укрытии с несколькими накатами и множеством ходов, противник был в стратегически выгодном положении. А мы – в чистом поле, как на ладони. Фашисты не давали нам голову поднять. Но страшнее всего было то, что по нам стреляли и немцы, и свои. К утру следующего дня из 800 бойцов батальона осталось всего 9 человек с тяжелораненым командиром нашего автоматного взвода лейтенантом Николаевым, очень храбрым и мужественным офицером родом из Ненецкого автономного округа, который почему-то называл меня земляком. После первого ранения он не ушел с поля боя. «Я останусь со своими солдатами!» – заявил он. После второго ранения он уже был без сознания.

На рассвете на фоне занимающейся зари я увидел, что немецкий пулеметчик дремлет на бруствере окопа. «Вот он, момент истины, – подумал я. Мы с моим другом Василием Авериным из Сибири решили воспользоваться ситуацией. Потихоньку, незаметно подползли к высоте, подобрались к немцу и сняли его. Затем забросали гранатами вражеские окопы, взяли оставшихся в живых пятерых немцев в плен. 26 немцев валялись мертвыми в окопе. Командир взвода приказал мне отвести пленных в штаб полка и доложить, что высота наша. Когда доставили пленных в штаб, дежурный по штабу сержант сказал мне с укором:

– Зачем ты их привел?

– А что я должен был сделать? – спрашиваю.

– Расстрелял бы, когда вели через лес.

– Не имею права, они сдались в плен, – резко оборвал я его.

Через несколько минут капитан из штаба приказал накормить пленных. А сержант опять ворчит: «Зачем кормить фашистов? Их надо было расстрелять!». Вдруг один из пленных, сидевших ближе ко мне, произнес по-русски:

– Комрад, я не фашист, я есть коммунист.

И показал на левой руке синюю наколку в виде пятиконечной звезды. Оказывается, фашистское командование из-за нехватки солдат на фронте мобилизовало политзаключенных и вместе с власовцами бросало их в бой.

– Если ты коммунист, почему стрелял? Почему не сдался в плен? – не унимался сержант. Немец показал на двух сидящих справа пленных:

– Это русские, власовцы. Они бы нас убили.

Сержант грозно взглянул на них и неожиданно ударил одного. Обливаясь кровью, пленный упал на землю. Прибывшие «смершевцы» забрали их на допрос.

За взятие высоты 37,5 нас всех представили к ордену Славы. Но получить их нам было не суждено. Попавшая в штаб немецкая бомба уничтожила находившихся там офицеров и документы, в том числе и представления к наградам. Это стало мне известно позже, уже в военном госпитале «Отдых» под Москвой. Там же неожиданно встретил своего друга-сибиряка Васю Аверина, который и рассказал об этом. «Так что, друг, скажи спасибо, что остались живы, хоть и ордена наши пропали», – улыбнулся он, похлопав меня по плечу.

Лето 1943 года. Я на Курской дуге. Нас перебросили на сложный участок фронта. Мы заняли позицию, окопались, залегли. После артподготовки пошли в наступление. Задача стояла непростая – до вечера занять вражеские позиции. С большими потерями мы все-таки захватили немецкие окопы. Немецкий солдат, сидевший в окопе, поднял руки и сказал по-русски:

– Товарищи, не убивайте, я свой, я русский.

– А почему форма на тебе немецкая? – спросил я.

– Я не виноват, меня заставили, – ответил он.

Мой напарник Евгений выпустил по парню короткую очередь, и мы пошли дальше, Дойдя до леса, куда ушли немцы, мы окопались и открыли огонь. Через некоторое время немцы обратились к нам по-русски: «Солдаты, сдавайтесь! Переходите на нашу сторону! Зачем вам погибать за это жидовское правительство? Наш фюрер все равно уничтожит его и всех евреев, и коммунистов!»

– Ничего не понимаю, – говорю я своему другу Евгению, – выходит, немцев учили говорить по-русски?

– Нет, друг, – отвечает он, – это предатели власовцы.

Недалеко на пригорке притихла маленькая деревушка, вернее, то, что от нее осталось. Ее перед отступлением власовцы сожгли. Мы видели, как два власовца с факелами в руках переходили от одного дома к другому, поджигая соломенные крыши. Кричали женщины и дети, которые прятались в подвалах. Бойцы скрежетали зубами и бессильно сжимали кулаки. Ведь пока мы ничем не могли помочь погибающим.

Утром, когда мы вошли в деревню, нас встретили только печные трубы. Сгорело около 40 домов. Валялись трупы домашних животных, погибшие в огне. Уцелевшим погорельцам некуда было деваться, сгорело все: и дома, и нехитрый скарб. Вот так власовцы поступали со своим народом.

В наши дни находятся люди, которые говорят, что власовцы воевали против Сталина и коммунистического строя. А на деле выходило, что воевали против своего народа. Жаль, что даже в современной Госдуме находятся депутаты, оправдывающие действия власовцев.

После войны еще долгих 5 лет пришлось воевать в Литве с «лесными братьями». Верные помощники фашистов, они безжалостно истребляли все, что было связано с Советским Союзом. Нападали на хутора, уничтожали учреждения, убивали партийно-советских руководителей, не жалели ни женщин, ни детей, ни стариков.

Осенью 1943 года мы находились в обороне. Ночью меня разбудили словами: «Эй, кавказец, вставай!» Передо мной стоял солдат с двумя мешками дымовых гранат. «Напарника моего ранили, нужно его заменить. Приказано поставить дымовую завесу, чтобы саперы смогли сделать проходы через колючую проволоку, иначе фрицы близко не подпустят, – объяснил он.

Было морозно, шел снег, земля промерзла. Начальник штаба поставил задачу: подойти к проволоке как можно ближе и сделать проходы для наступления штрафбата. Вместе с пожилым усатым солдатом мы взяли мешки, в каждом из которых находились по пятьдесят дымовых гранат, и пошли с саперами к месту предстоящего прорыва. Там мы разделились. Мы с усатым напарником подползли к колючей проволоке, залегли, окопались. Как оказалось, прямо напротив пулеметного гнезда фашистов. Видели, как вдоль проволоки ходил немецкий часовой. Помню его нелепый вид: на плечах одеяло, на ногах поверх сапог плетеные корзины, дрожит от русского холода. Заняв удобную позицию, забросали немецкие траншеи дымовыми гранатами. Саперы под дымовой завесой быстро сделали свое дело и ушли, а нас оставили. Мой напарник был ранен. Немцы, наблюдая за нашими тщетными попытками, перестали стрелять и, видимо, решили взять нас в плен. Раненый солдат приказал:

– Сынок, оставь меня, я уже старый, спасайся сам!

– Не могу бросить, я спасу тебя! – закричал я в ответ.

К счастью, на помощь пробрались три солдата, и мы вернулись в свои окопы.

В январе 1944 года мы стояли под Оршей. Часто гибли молодые необстрелянные офицеры, прибывшие из училищ после окончания ускоренного курса обучения. Как правило, их убивали при выходе из блиндажа – казалось, за ними охотятся немецкие снайперы. Меня вызвали в штаб, и там майор спрашивает:

– Ты, кажется, снайперскую школу окончил?

– Да, – ответил я.

– Вот и хорошо. Сейчас из дивизии привезут снайперскую винтовку – надо будет уничтожить немецкого снайпера.
Когда привезли винтовку, я проверил ее боевые качества и сказал майору, что она очень хорошая. Надев ватные брюки, валенки, полушубок и маскхалат, обмотав белым бинтом винтовку, взял вещмешок, и на рассвете отправился на «охоту». На опушке леса, возле пенька, устроил «гнездо». Набил вещмешок снегом до упора и залег. Целый день лежал без движения и пищи – выжидал цель. Прождал еще сутки на снегу, на лютом январском морозе, но цель не появилась.

На третьи сутки майор посетовал: «Ну что, солдат, еще одного нашего офицера убили. Скоро у меня командиров взводов не останется».

Осмотрев убитого лейтенанта, я заметил, что он, как и остальные офицеры, убит в висок, а не в лоб, как это делают обычно снайперы. Я высказал майору свое предположение, что, наверняка, стреляют с позиции соседнего полка, и попросил разрешения отправиться туда.

Там я объяснил цель своего визита, и в 5 утра снова вышел на «охоту». В лощине, в высохших камышах между нашими и немецкими позициями, я устроил свое «гнездо». Оглядевшись, обратил внимание на свалившееся дерево, засыпанное снегом. Будто блиндаж сооружен. «Может, он сюда приходит?» – подумал я.

И точно: на рассвете пришел фашист, держа в руках чехол с чем-то. Осмотрелся по сторонам, вытащил оттуда винтовку, пристроил ее удобно, затем сел, вытащил из кармана кителя письмо, фото, видимо, полученные из дома, стал рассматривать их, довольно улыбаясь. «Так ты и есть тот, кто убивает наших молодых офицеров? А ведь у них тоже остались дома родители, близкие», – пробормотал я гневно. Рассмотрев фото и прочитав письмо, немец спрятал их в карман кителя и стал в прицел оглядывать окрестности.

Я тоже насторожился. Снял перчатку, подправил упор и прицелился. Два снайпера выжидали удобного момента. Требовалась большая выдержка, надо было действовать наверняка. Я выстрелил первым. Фашистский снайпер, будто кланяясь мне, уткнулся головой в бруствер. Молодых офицеров больше никто не отстреливал.

Дней 10-15 спустя меня вновь вызвали в штаб полка. Там находились два снайпера и офицер. «Вот что, товарищи снайперы, – говорит нам начальник штаба, – на фронт прибыл высокий чин из Берлина, генерал вермахта, его надо ликвидировать. Он должен появиться в немецком блиндаже напротив нашего полка». Получив задание, мы вышли из блиндажа. Один из моих новых напарников оказался моим ровесником, а второй – пожилым мощным здоровяком. Мы вышли на опушку спиленного леса, подкрались ближе к немецким окопам, устроили засаду. Видели, как вышел немец, срубил ветки, видимо, на растопку. Вскоре из блиндажа повалил дым. Два дня прошли безрезультатно: генерал вермахта не появился. На третий день нервы здоровяка не выдержали. Он решил убить немца, который, как видно, раздражал его частым появлением на бруствере окопа. Мы стали отговаривать его, ведь наша задача – генерал вермахта. Он не послушался и, когда из блиндажа вышли два немца, уничтожил их обоих. Тут же в ответ по нам открыли стрельбу из 6-ствольных минометов. Здоровяку оторвало одну ногу, а другая едва держалась на коже. Мы закинули эту ногу ему на живот, с трудом вынесли из под огня и еле донесли до своих. Получили хорошую взбучку за проваленное задание, а виновный в провале задания остался инвалидом – без обеих ног.